5 декабря отмечается память Собора новомучеников и исповедников Радонежских и Российских, который собирает в себе память о многих святых, ставших жертвами преследований и мученичества в разные периоды истории России.
Родившийся 20 июля 1869 года в селе Еремшинский Завод Темниковского уезда Тамбовской губернии, он был сыном диакона. Семья, в которой он вырос, была небогата; отец владел домом, сараем, хлевом, лошадью, коровой и некоторым количеством церковной земли.
Его образование началось в Шацком духовном училище, где он учился до 1883 года, после чего поступил в Тамбовскую духовную семинарию. В 1893 году он успешно окончил Московскую духовную академию, получив степень кандидата богословия, и был назначен профессорским стипендиатом. Год спустя, совет Московской духовной академии избрал Илью Михайловича исполняющим обязанности доцента на кафедре истории русского раскола. В 1900 году он был назначен лектором английского языка.
В 1902 году Илья Михайлович вступил в брак с Лидией Николаевной Дуловой, которая была дочерью князя Николая Федоровича Дулова и его супруги Александры Юрьевны, урожденной Зограф.
С 1904 года он был членом Общества истории древних рукописей. Он активно участвовал в движении за участие мирян в делах Церкви и за проведение соборного принципа в ее управлении.
В 1908 году он успешно защитил свою диссертацию с названием "Определения брака в Кормчей", за что была присуждена степень магистра богословия и премия митрополита Макария.
В 1909 году он был принят в число членов-корреспондентов Императорского Московского Археологического общества.
В 1910 году ему было предложено стать экстраординарным профессором Московской духовной академии, где он преподавал историю русского раскола. Также в том же году он по собственному желанию ушел с должности лектора английского языка.
В мае 1911 года он был исключен из Московской духовной академии из-за своих прогрессивных взглядов, которые он выразил официально через публикации в газетах.
Вступив на должность инспектора Мариинского женского училища дамского попечительства о бедных в Москве, Илья Михайлович также стал преподавать русскую литературу и всеобщую историю в Московской женской гимназии, которой руководила его жена Лидия Николаевна Громогласова. Однако его амбиции преподавать в высшем учебном заведении привели к тому, что в 1914 году он успешно сдал экзамен на юридическом факультете Московского университета, получив диплом первой степени. Через два года он сдал экзамены по церковному и государственному праву, получив ученое звание магистранта церковного права. В том же году он был принят в число приват-доцентов на юридический факультет Московского университета на кафедру церковного права.
23 апреля 1917 года Святейший Синод восстановил Илью Михайловича в звании профессора Московской духовной академии по кафедре церковного права, на основании ходатайства Совета академии. В это же время он продолжал преподавать в Московском университете и школе второй ступени. Известен он также как автор множества научных работ, основная тема которых - история раскола. Некоторые из его работ: "О сущности и причинах русского раскола" и "Русский раскол и вселенское православие".
25 мая 1917 года Илья Михайлович Громогласов был приглашен в состав Предсоборного Совета Святейшим Синодом. В декабре 1917 года он был избран членом Высшего Церковного Совета, где он активно участвовал в течение нескольких лет. Когда патриарх Тихон опубликовал послание, в котором отлучались от Церкви бесчинствующие, Илья Михайлович выразил свое мнение на Соборе.
"Единственная надежда наша не в том, что будет у нас земной царь или президент – как угодно его назовите, а в том, чтобы был Небесный Царь – Христос: в Нем одном нужно искать спасения. Вместе с вами я благоговейно преклоняюсь перед мужественным и суровым словом Патриарха, которое давно пора было сказать. Не скрою, что у меня был момент недоумения, вызванного тем, что патриаршее послание появилось накануне возобновления соборных заседаний, как будто Патриарх желает отмежеваться от Собора, от всецерковного представительства. Но, вдумываясь глубже в это обстоятельство, я склонен видеть объяснение его в том, что Святейшему Патриарху угодно было лично на себя принять все последствия, какие могут произойти в связи с его посланием. Вследствие этого еще больше возрастает и увеличивается чувство благоговейной благодарности за подъятый им подвиг. Однако не следует нам забывать, что по сознанию выдающихся вождей христианской мысли даже Небесный Царь – Бог – не может спасти нас без нас, то есть если мы сами не принимаем участия в совершении нашего спасения. И мы ошиблись бы, если бы полагали, что посланием Патриарха дело закончено и нам нечего больше делать. Я полагаю, что мы должны надлежащим образом определить свое отношение к переживаемым событиям. Мера безумия и беззакония исполнена, и было бы неразумно отказываться от применения самого сильного средства, какое есть у Церкви. У Церкви нет другого, более сильного оружия, чем отлучение. Это – дело великое, но и последнее, что есть у Церкви, кроме надежды на беспредельную милость Божию, и горе нам, если слово отлучения повиснет в воздухе, не наполненное реальным содержанием. И вот, вслед за тем как прозвучало слово Патриарха, очередь за нами как представителями Церкви, которые должны позаботиться, чтобы слово отлучения не осталось направленным в пространство, по неизвестному адресу. Нужно определить твердо и ясно, кто именно те враги Христа и Церкви, против которых поднято это грозное оружие, и – что самое главное, ради чего я и всходил на кафедру, – нужно, чтобы отлучение было реальным, действительным отчуждением, отделением тех, кто всею душою предан Церкви, от ее врагов и гонителей.
Настал момент нашего самоопределения; каждый должен пред лицом своей совести и Церкви решить сам за себя, сказать, кто он – христианин или нет, остался ли он верен Церкви или изменил Христу, верен он знамени Церкви или бросил его, топчет ногами и идет за теми, кто попирает наши святыни".
Он входил в состав Совета Союза духовенства и мирян, который был организован в январе 1918 года. После закрытия Собора он продолжил свою работу в Комиссиях Собора, занимаясь вопросами взаимодействия с народными комиссарами и преследованиями РПЦ.
В начале 1922 года Илья Михайлович покинул свою профессию и решил посвятить себя духовной службе, став священником.
18 февраля 1922 года он был возведен в сан диакона в храме святого мученика Антипы в Москве патриархом Тихоном, а через два дня он был посвящен в сан священника в этой же церкви.
22 марта произошло его арест и последующее заключение во внутреннюю тюрьму ГПУ. Там он находился до 14 августа, а затем был переведен в Бутырскую тюрьму. В ноябре-декабре 1922 года он прошел процесс по делу изъятия церковных ценностей и был приговорен к полутора годам заключения, который позже был заменен годом ссылки. Несмотря на изменение приговора, власти продолжали содержать его в Бутырской тюрьме. 2 марта 1923 года его перевели в Сокольнический исправительный дом, а 8 марта он был снова отправлен во внутреннюю тюрьму ГПУ.
Согласно данным ПСТГУ, 24 июля 1923 года он был рукоположен в сан протоиерея.
После освобождения в 1923 году он временно стал настоятелем Воскресенской церкви в Кадашах, а 30 сентября того же года его единогласно избрали по общему согласию прихожан.
В марте 1924 года ГПУ провело обыск в квартире священника, после чего арестовал его. Было установлено, что священник страдает рожистым воспалением головы и лица, и поэтому его поместили в заразный барак Бутырской тюрьмы. Жена священника, Лидия Николаевна, начала активно заниматься вопросом освобождения супруга, узнав о его болезни.
24 марта Отец Илья был освобожден из тюрьмы, но следствие продолжалось, и 19 мая Коллегия ОГПУ приговорила его к трем годам ссылки на Урал. 28 июня его вызвали в милицию и предложили в течение трех дней покинуть Москву и отправиться в Екатеринбург. Отец Илья, зная, что не виновен перед властями, не терял надежды остаться в Москве, продолжать церковное служение и завершить свои научные труды. Он добился встречи у прокурора Верховного Суда Красикова и изложил суть дела. Ему предъявляют обвинения в участии на собраниях у католички Абрикосовой, где обсуждался вопрос создания единого антисоциалистического фронта, но он ни разу не был допрошен по этому делу. ОГПУ требует, чтобы он немедленно покинул Москву, но Красиков и его помощник пообещали дать отсрочку и послать телефонограмму в ОГПУ. Отец Илья уведомил об этом ОГПУ, но им сообщили, что никакой телефонограммы не поступало, и снова потребовали немедленно покинуть Москву.
Отец Илья решил остаться на месте, уверенный в обещании Красикова. Но через день его вызвали в ГПУ, где ему сообщили, что его отсрочка была предоставлена, и он будет вызван, когда понадобится.
В мае 1925 года он был снова арестован и приговорен к трем годам ссылки, которую он отбывал в селе Сургут Тобольского округа, на севере России.
4 февраля 1927 года отец Илья представил заявление Красикову:
"На рассмотрении Президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР находится прошение мое от 1 июля 1926 года о досрочном освобождении меня из административной ссылки и о разрешении мне возвратиться в Москву. В означенном прошении подробно изложены основания моей просьбы, которые в существе сводятся к следующему:
1. Моя ссылка на Урал на три года является результатом какого-то недоразумения, и вообще не знаю за собой вины пред советской властью, так как всегда был вполне лояльным в отношении к ней.
2. Я уже старый (теперь мне пятьдесят восемь лет) и больной человек, страдающий, как видно из прилагаемых при сем врачебных удостоверений, а) туберкулезным поражением правого легкого; б) миокардитом с тяжелыми приступами одышки и сердцебиения; в) хроническим суставным ревматизмом; г) аппендицитом и д) паховой грыжей.
Обращаясь к Вам теперь с просьбой о содействии благоприятному разрешению моего ходатайства, считаю нужным присоединить к вышеизложенному, что за время ссылки вследствие суровости здешнего климата (морозы свыше 50 градусов) и отсутствия достаточной врачебной помощи, болезненное состояние мое значительно отягчилось, что можно усмотреть и из прилагаемых врачебных удостоверений. Прошу также принять во внимание, что я уже отбыл более половины срока ссылки (один год и девять месяцев, то есть двадцать один месяц из тридцати шести, что составляет 7/12 всего трехлетнего срока), а к тому времени, когда – при благоприятном исходе моего ходатайства – я получу фактическую возможность выехать из Сургута (не ранее июня, так как переезд по зимнему пути для меня физически невозможен), истечет уже две трети всего срока.
Если сверх всего этого требуется заявление об отказе моем на будущее время от участия в политической деятельности, то я делаю его с тем большей готовностью, что и раньше был чужд активной политической работы и никогда не состоял членом никакой политической партии.
Я желал бы посвятить остаток дней своих научным исследованиям, которым отдал тридцать пять лет своей жизни".
Красиков заявил, что он оставляет решение на волю ГПУ и не возражает против выезда священника из места ссылки и запрета для него проживания в шести центральных областях. Отец Илья направил новое заявление в Коллегию ОГПУ, не получив ответа на свое предыдущее заявление, и 28 февраля 1928 года.
"В настоящее время до истечения этого срока осталось всего два месяца с несколькими днями. В законе об амнистии к 10-й годовщине Октября в отношении лиц, осужденных органами ОГПУ за государственные преступления, постановлено (пункт 6-й, часть 2-я): прекратить дальнейшее применение определенных для них мер социальной защиты по отбытии ими 3/4 установленного приговором срока. Означенная льгота не распространяется только на активных членов враждебных советскому строю политических партий и на злостных взяточников, но ни к тем, ни к другим я ни в коем случае не могу быть причислен.
Тем не менее моя ссылка еще продолжается, удерживая меня в крайне тяжелом положении. Я пятидесятидевятилетний старик, тяжело больной, как видно из прилагаемой официальной копии удостоверения врачебно-экспертной комиссии. Кроме того, ввиду уже недалекой смерти, я не хотел бы оставить незаконченными некоторые из ученых работ своих (по истории права), что возможно лишь при условии доступа к московским книгохранилищам.
Ввиду вышеизложенного я прошу об освобождении от административной ссылки и о разрешении мне возвратиться на жительство в Москву".
Заместитель начальника секретного отдела ОГПУ Андреева сообщила, что она выступает против возвращения священника в Москву, и приказала передать это в Тобольск. 13 апреля 1928 года Коллегия ОГПУ приняла решение: "Лишить права проживания в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Одессе, Ростове-на-Дону и указанных губерниях, привязав его к определенному месту жительства на три года".
Отец Илья прибыл в Тверь, где архиепископ Фаддей (Успенский) получил свое новое назначение, их знакомство было еще со времен учебы в академии. В тот период он служил в храме иконы Божией Матери Неопалимая Купина за Волгой, который впоследствии стал одним из последних храмов, который не был закрыт, и где часто служил святитель-подвижник.
В ночь на 3 ноября 1937 года этот человек был снова арестован. Из его дома были изъяты все ценности: два креста с украшениями, серебряный крест, магистерский знак, священнические одежды, предметы для крещения, духовное чтение, личные записи и документы, фотографии, медали и значки, а также шесть книг, написанных им во время службы профессора духовной академии.
На основании протокола последнего допроса от 29 ноября можно сделать вывод, что в данную дату была проведена беседа или опрос с неким лицом.
– Назовите ваших близких знакомых по городу Калинину и характер связи с ними, – спросил следователь.
– Близких знакомых у меня в городе Калинине нет. По моей профессии мне приходилось у некоторых лиц, проживающих в городе Калинине, бывать на квартирах из чисто моих служебных треб... Помимо исполнения служебно-религиозных обрядов приглашался на чаепития. Мне хорошо знакомы мои сослуживцы: Илья Ильич Бенеманский, Борис Иванович Забавин и Николай Иванович Маслов. Больше у меня знакомых лиц нет, с которыми я бы общался, – ответил о. Илья.
– Вы следствию говорите неправду, предлагаю вам давать правдивые показания. Кто еще из лиц, хорошо знакомых вам, проживает в городе Калинине?
– Больше у меня хорошо знакомых мне лиц нет.
– Вы обвиняетесь в том, что, являясь одним из участников контрреволюционной фашистско-монархической организации, существовавшей в городе Калинине, активно проводили свою контрреволюционную деятельность. Признаете вы это?
– Участником контрреволюционной организации я не был, и о существовании какой-либо контрреволюционной организации мне неизвестно.
– Вы говорите ложь. Следствие настаивает на даче правдивых показаний о вашем участии в контрреволюционной фашистско-монархической организации.
– Ни в каких контрреволюционных организациях я не участвовал.
– Вы в контрреволюционных целях организовали литературный богословско-философский кружок, на котором проводили контрреволюционную деятельность. Признаете вы это?
– Никаким литературным богословско-философским кружком я не руководил и о существовании такового я ничего не знаю.
– Вы являлись активным участником контрреволюционной церковно-монархической группы, существовавшей в городе Калинине, и проводили контрреволюционную деятельность. Признаете вы это?
– Нет, не признаю.
– Вы, Громогласов Илья Михайлович, являясь участником контрреволюционной церковно-монархической группы, проводили среди населения контрреволюционную агитацию. Признаете вы это?
– Не признаю.
– Вами, Громогласовым, велась вербовка лиц в контрреволюционную церковно-монархическую группу. Признаете вы это?
– Решительно отрицаю.
– В июле месяце 1937 года вы среди своих близких знакомых высказывали свои симпатии германо-итальянскому фашизму и выражали надежду на него о якобы избавлении им русской церкви от большевиков в СССР. Признаете ли вы это?
– Это я тоже решительно отрицаю.
– Вы, Громогласов, среди населения города Калинина вели контрреволюционную агитацию за объединение реакционных сил духовенства – тихоновцев, для активной борьбы с советской властью повстанческого характера. Признаете вы себя виновным в этом?
– Этого не было, и я решительно это отрицаю.
– Что вы можете добавить к своим показаниям?
– Добавить ничего не могу.
На следующий день были приглашены специалисты-лингвисты и богословы, которые приняли участие в составлении протоколов допросов, предложенных следователем, в отношении о. Ильи и других священников.
2 декабря НКВД Тройка вынесла приговор к расстрелу священнику.
4 декабря 1937 года в Твери был казнен. Его похоронили в массовой могиле на Волынском кладбище.
26 декабря 1958 года президиум Калининского облсуда отменил судебное решение, принятое в 1937 году, по делу о репрессии.
В 2000 году на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви было решено причислить к лику святых новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания.
